В детстве художник любимой книжки представляется нам необыкновенным человеком. Высоким, как дядя Степа. С седой бородой - как у мудреца. А еще он обязан быть очень добрым и рисовать все, что его попросят нарисовать дети. Рисовать и рисовать без конца… Удивительно, но все эти идеальные представления о Детском Художнике соединил в себе Леонид Владимирский. Вот уже более полвека на его книгах растут дети.
На пороге своего дома Леонид Викторович встретил меня с деревянным Буратино на руках:
- Это мой дружок, мы вместе ходим на все встречи с детьми. Я рассказываю, а он сидит у меня на коленях. Малыши думают, что я - папа Карло. А я и не спорю. Для итальянского Пиноккио я, конечно, не родственник, а нашему русскому Буратино я совсем не чужой…
- А родились вы в Москве?
- Да, в роддоме на Арбате. До одиннадцати лет жил на Палихе, это ма-аленькая такая улица по пути от Бутырок в сторону Марьиной Рощи. Озорная была улица, если не сказать - бандитская. Но я особенно озорным почему-то не был. Были ребята, которые и пили, и ругались, но ко мне это…
- …не прилипало?
- Вот-вот! Мама так и говорила отцу: к нашему сыну не прилипает. Наверное, благодаря книгам, я ведь начал читать рано. У нас было полное собрание сочинений Джека Лондона. Жюль Верна много-много книжечек маленьких. А еще отец выписывал Большую Советскую Энциклопедию под редакцией Отто Юльевича Шмидта. Мне было лет пять-шесть. Как только папа приносил очередной том, я садился и просматривал от корки до корки, кое-что читал. Эта энциклопедия была для меня событием.
- Ваши родители были людьми искусства?
- Нет, что вы! Родители были просто интеллигентные люди, но по театрам мы не ходили. Жили довольно бедно. Да и дом наш был скорее деревенский, чем столичный - двухэтажный, бревенчатый, с русской печкой. Но топили не эту печку, а голландку - как хорошо было около нее греться, когда прибежишь с мороза! У нас была маленькая квартирка, а двор у нас был большой, как мне сейчас кажется. Там сараи с дровами, сад. И сад не плодовый, а кленовый. Целый парк. Осенью ковер золотой листвы вот так, по щиколотку. А зимой туда свозили снег со всей улицы. Привозили на санях, сваливали и получались колоссальные сугробы. Мы с моим соседом и приятелем Юркой открывали Северный полюс. А еще там росла огромная акация, которая была у нас кораблем. Столько всяких историй у нас было в этом дворе…
- Расскажите хоть одну…
- Я был довольно тихий, интеллигентный мальчик, а Юрка - сорванец. И вот он однажды говорит мне: «Давай отыщем клад». Я говорю: «Давай. А где будем искать?» Он предложил поискать на чердаке. Чердак большой, туда давно никто не ходил. Забрались мы по лесенке туда; там старая мебель, матрасы и все на свете, но клада не было. Но мы нашли несколько старинных бутылок из-под вина - очень причудливой формы, с какими-то этикетками. Я говорю Юрке: «Это надо в музей отнести». Он удивился: «Зачем в музей? Давай лучше продадим». Я говорю: «Тогда надо помыть, они же грязные» «Нет, чем грязнее, тем старее». Ну и пошли продавать.
Старьевщик купил у нас эти бутылки, заплатил нам денежку, и мы тут же побежали мороженое покупать. Оно такое кругленькое, две вафельки, а между ними мороженое. А на этих вафельках были имена: Таня, Маша… Ну, я съел «Таню», съел «Машу», съел «Анфису», а когда дошел до «Лизы», то вспомнил о маме - ее звали Елизавета. Я побежал бегом к маме, она была дома, и дал ей это мороженое. Она его съела, но спросила: «Откуда у тебя деньги?» Я ей рассказал. Она меня пожурила: это же некрасиво, ты интеллигентный мальчик, я и не знала, что ты хочешь купцом быть. Для меня все вот так, по-доброму, закончилось, а Юрку отец выпорол.
Сейчас бы его похвалили за предприимчивость, но Юрка родился слишком рано или слишком поздно. Впрочем, его боевой характер не пропал даром. Он пошел в летную школу, еще до войны, потом летал очень успешно. Во время войны его наградили отпуском, и он с фронта приехал в Москву. Но задержался здесь с девушкой, его арестовали и - в штрафной батальон, в пехоту. Там ребята собрались такие же отчаянные, как Юрка, и решили, что надо найти способ как-то отличиться, терять-то нечего. И вызвались взять «языка». Они утащили из туалета какого-то важного немца и принесли его. Юрку вернули в авиацию. Он три раза горел, три раза его сбивали, но он выжил и вернулся домой весь в орденах.
- А о войне что помните?
- Мне бы не хотелось… Понимаете, одни мои ровесники погибли, другие вернулись настоящими героями, и поэтому мне про мою войну надо молчать. Я уж сколько раз старался забыть и не вспоминать… Ну, учился я на третьем курсе строительного института. В августе 1941-го нас отправили в Нахабино на курсы Военно-инженерной академии. В октябре чуть не бросили под немецкие танки, но вышел приказ отправить нас доучиваться в Среднюю Азию. Окончил курсы, присвоили лейтенанта, стал я заместителем начальника штаба саперного батальона. Готовилось тогда форсирование Днепра. И вот оставался один день до отправки, я как раз дежурил по штабу. Вдруг появляется новый командир, спрашивает, где мой комбат. Он дома, говорю я, прощается с женой, завтра выступаем. А вы кто такой, спрашивает он. Ну, я докладываю. Он говорит: «Можете отправляться в резерв». «Почему в резерв?» «А я своего зама привез». Я так обиделся - мы ведь понтоны уже погрузили, все приготовили. Потом узнал: вся наша саперная бригада погибла в той операции. Потом я строил тыловые пути, дороги, мосты ремонтировал. Думал успеть на войну с Японией. Командировали сопровождать вагоны со взрывчаткой. Но в последний момент меня не взяли, а эти вагоны где-то на подходе к Дальнему Востоку взорвались…
По молодости казалось: одна случайность, другая, третья… А теперь оглядываюсь на свою жизнь и понимаю, кого надо благодарить, - Божию Матерь. Она уж два века - заступница нашей семьи.
